Против часовой стрелки - Страница 37

…Хорошо, что никто не напишет о моей жизни, думала бабушка на пути с кладбища домой. Кому это интересно — мокрые спички? Человек ушел в землю, растратив силы и душу на мелкие домашние пакости. Не дай Бог, чтоб такое в книжке напечатали. А ведь прожили рядом сорок лет.

Сорок лет, как одна копеечка…

…Уйти из дому можно было только на улицу, в парк или в моленную. Или на кладбище — поклониться и пожаловаться родителям. В кино, наконец; в гости к родным или друзьям. Однако страсть к кино осталась в юности, как и друзья; неизвестно, живы ли. Одна в Палестине, как Ира по привычке называла Израиль, другая в Германии. Брат жил совсем близко, Тоня подальше, но… как можно с таким грузом на душе показываться людям на глаза? Только настроение портить. Рассказать, как есть? Ответят то, что она сама давно знает: выть тебе волком за твою овечью простоту.

На этом поле боя выросла Лелька и пошла в школу. Произошло еще одно событие: появился маленький брат, Ленечка. Увидев младенца и не найдя в нем ничего примечательного, девочка с головой погрузилась в свою школьную жизнь. Очень важно было сделать уроки до наступления темноты. Надя бдительно следила за темнеющим небом и азартно выкручивала пробки, приговаривая: «Мимо рта не пронесешь, мимо кровати не ляжешь». Людка с Генькой уроками не злоупотребляли. Когда кто-то приходил, электричество загоралось вновь.

9

Осенью, когда девочка пошла во второй класс, Тайка стала забегать чаще: «Я на минутку». Брала в руки дочкины тетрадки и рассеянно листала. Помогала обертывать учебники и сама надписывала их четким, размашистым почерком, потом спохватывалась: «Мне кормить». Перед уходом всегда успевала перекинуться несколькими фразами с Надей: чутко спрашивала о чем-то, как и полагается вежливой племяннице, а та в ответ частила ядовито, не только не стараясь приглушить слова, но нарочно громко; о себе говорила исключительно «мы».

— Нам такого дармá не надо. Мы свою дверь на замок не запираем, у нас все на виду, заходи — бери. Мы людям доверяем и на других не грешим, зато и в церкву не бегаем, поклоны не бьем. Все грехи не замолишь, хоть каждый день Богу свечку ставь. А нам этого не надо, мы…

Тайка сочувственно слушала и кивала, завороженная теткиным обличительным красноречием, и то ли не видела, то ли делала вид, что не видит зажженную лампадку у Нади перед иконой.

Иногда в воскресенье бабушка и внучка шли «в гости к братику». Девочка смотрела, как малыш без устали сучит ножками, словно едет на воображаемом велосипеде. У Ленечки были черные плюшевые волосики, сплющенный затылок с неровной лысинкой и обезоруживающая улыбка. «Волосы отрастут. У нас лысых не было», — заявлял отец и гордо брал мальчика на руки. Прощаясь, подмигивал: «Приходите почаще», — и жевал принесенный пирог, еще теплый. Ежами шевелились черные усы. Таечка с нежной улыбкой кормила младенца.

Святое семейство.

Визиты были в тягость как Ирине, так и внучке. В этом месте воспоминания спотыкаются, забывают про все танцевальные ритмы и нехотя возвращаются на три года назад.

Да, три года назад. Володя только-только определился в статусе дочкиного жениха, и как раз тогда произошел тот мерзкий, уродливый случай… Почему — случай? Случай — это что-то неожиданное, а там… Одним словом, жених этот отхлестал будущую падчерицу ремнем, и не только в присутствии Тайки, но и с ее безусловного согласия. Что выяснилось несколькими днями позже, когда Матрена потребовала у любимой внучки объяснений, как только та перешагнула порог.

Объяснение прозвучало настолько ошеломляюще, что Ирина с матерью озадаченно молчали и смотрели на Тайку во все глаза. Фактически ребенок растет без надлежащего воспитания. Ребенок запущен донельзя (Матренины брови гневно взлетели); ребенок растет вне здорового детского коллектива. «Как же ты сама без этого вшивого коллектива выросла?» — гневно вставила Матрена, но Таечка смотрела куда-то между матерью и бабкой, ни с кем не встречаясь взглядом. Да-да, ребенок не может постоянно находиться в окружении взрослых. Тайка привычно похрустывала пальцами и часто повторяла слово «фактически». Ее, любящую мать, фактически лишили возможности влиять на собственного ребенка; она, родная мать, фактически бесправна. Теперь, когда она фактически начинает строить новую семью, именно она, мать, намерена решать судьбу ребенка. «Ремнем?!» — опять загремела Матрена. «Внушением, — с достоинством ответила внучка. — Я не виновата, что время упущено, и ребенка фактически надо перевоспитывать». Выяснилось, что раньше ее не подпускали к родной дочери, но такая ситуация нетерпима, и отныне…

«Ты матке своей спасибо должна сказать, что ребенка твоего растит, а радио мы у Надьки можем послушать, — прервала бабка, — Бог знает что мелешь. А чтоб хахаль твой, пока я жива, сюда ни ногой. И к месту!» Повернулась к Ирине: «Что молчишь? Нечего сказать?»

Сказать было нечего.

«Пока я жива», увы, длилось недолго. За этот короткий промежуток времени — казалось, от стен еще отскакивает слово «фактически» — Тайка устроила дочку в здоровый детский коллектив и объявила, что забирает ребенка к себе, якобы по причине близкого расположения детского садика, но фактически, Ира была уверена, чтобы просто настоять на своем.

Больную Матрену перевезли к Тоне, где был не только комфорт, но и квалифицированный уход. Рак злобно пожирал тело, не осмеливаясь посягнуть на волю и ум. Труднее всех было сестре: она почти не отлучалась от матери. Ирина жила на два дома, по большей части у Тайки, опасаясь новых столкновений дочкиного жениха с Лелькой. Та, в свою очередь, не ложилась спать без бабушки: так много надо было рассказать.