Против часовой стрелки - Страница 13

Может быть, маленькая республика, которая была известна на весь мир своим сливочным маслом, а на всю себя — ежегодным самозабвенным праздником песни, просто хотела, чтобы все у нее было, как у больших стран; поэтому так много разговоров возникло вокруг этой репатриации. Тем более что праздник песни уже кончился, и счастливые усталые песельники заботливо вешают в шкаф свои национальные костюмы — до следующего года, и дай Бог, чтобы в будущем году на праздник была такая же славная погода, как в этом; только бы не дождь! О войне никто не думает.

Ира тоже думала не о войне, а о Кристен, в то время как та раскладывала пасьянс: вынув сложенное полотенце из большого чемодана, она ровно укладывала его в маленький, а что-то новое, в хрустящей магазинной упаковке, достав из маленького, так же ровно перекладывала в большой. Светлые рассыпчатые волосы то и дело падали ей на глаза и прикрывали распухшее от слез лицо.

— Одержимый, — повторяла Кристен, зябко вздрагивая узкими плечами, — одержимый. Besessen.

Немецкое слово звучало совсем зловеще. Андреас писал небольшие репортажи для местной немецкой газеты, но скромные рамки этого жанра ему наскучили. Он мечтал заявить о себе зажигательными памфлетами и статьями, так необходимыми великой Германии. Дело было за малостью: сочинить их.

Строгая лицом и фигурой, которую корсет стягивал в песочные часы, мадам Берг стала к этому времени бесформенной и рыхлой, как переходившая опара, что сделало ее почти неузнаваемой. Всю оставшуюся энергию тратила на то, чтобы передать свое элегантное, как шкатулка, модное ателье в хорошие руки, да на злые, беспомощные слезы; думать о великой Германии не хватало сил.

Кристен всхлипнула. Медленно перебрала стопку фотографий, вытащила одну и протянула подруге: «Возьми на память». Сердито отвела влажные волосы за ухо; сверкнула сережка — или это слеза блеснула на щеке?

Такой она и запомнилась. Больше не увиделись.

А ведь недавно — совсем недавно! — прощались с Басей.

Да-да, с той самой Басей, про которую брат Мотя всегда спрашивал: «Ну, где твоя рыжая подруга?» Он с детства не выговаривал букву «р», поэтому выходило: «ыыжая подъуга». Интересовался так часто, что мать настороженно поднимала бровь, вопросительно поглядывая на Ирину, но ничего не уяснив, возвращала бровь на место. С той самой Басей, которой мадам Берг назидательно говорила: «Воротник морщит, фройляйн Кугель, и будет морщить, потому что вы бортовку кроили без лекала», и это была чистая правда: у Баси было восемь братьев, все младше ее, поэтому родители не поняли бы Баськину возню с портновским лекалом, точно в доме не к чему руки приложить. Отец семейства держал небольшой дровяной склад, где и проводил всю неделю, а в пятницу вешал на дверь замок и решительно направлялся домой. Он был низкорослый и щуплый, с острым носом, торчащей вперед бороденкой и торопливым, быстрым и мелким шагом. То ли за эту походку, то ли за быструю доставку дров звали его на форштадте Яшка-Пуля. Прозвище ему нравилось еще и потому, что именно так звучала бы по-русски его фамилия.

Его жена Дебора, громоздкая, мешковатая женщина, отличалась красивым низким голосом и тем, что рожала крепких, здоровых мальчишек; Бася была единственной дочерью. На Деборином лице всегда было написано уныние, даже когда она улыбалась, будто ничего интересного от жизни она больше не ждала, хотя как раз ждала нового младенца — мальчика, как она чувствовала, — чем и поделилась с Ирочкиной матерью, когда та выбирала зелень на Маленьком базарчике. Матрена, недавно схоронившая отца, дохаживала со своим последним ребенком, ни пола, ни имени которого не знала, и с удовольствием вслушивалась в красивый низкий голос торговки, повествующей известно о чем, где припевом были слова: «Чувствую, опять мальчик — с Моней точь-в-точь так же было», а в следующем припеве фигурировало другое имя. Овощи у Деборы всегда были отменного сорта, как и дети.

Дебора оказалась права: опять родился мальчик.

Бася унаследовала от матери красивый голос, а от отца быструю походку — к счастью, без Яшкиной суетливости. Откуда взялись тонкая, очень белая кожа, густые тяжелые волосы, блестящие, как только что вылущенный каштан, и фигура, по которой мадам Берг объясняла построение выкройки, когда манекен не помогал, откуда? Бася осторожно поворачивала к подруге серьезное лицо — лицо, которому даже явные изъяны: веснушки и чуть неровные зубы — только прибавляли обаяния. Может быть, Дебора и ломала голову, откуда у дочки эта грациозность и легкая, почти балетная поступь, а скорее, у нее не было времени думать об этом, как не было времени любоваться Баськой. «Задумчива, доверчива и привязчива», — незаметно наблюдая за своей моделью, думала мадам Берг, твердо сжимая губы, — не от скептицизма, а чтобы не выронить булавки. «Заносчива, влюбчива и разборчива», — тоже поджимала губы, хоть и безо всяких булавок, Матрена, и хмурилась всякий раз, когда старший сын, напротив, светлел лицом при виде Баси.

Однако внешность обманчива.

Бася с любопытством скашивала глаза на зеркальную стену, где отражался сиреневый манекен, ее собственная тонкая рука и строгая немка с булавками во рту. Дома не было ни зеркал, ни времени. Помимо нескончаемых домашних дел, Бася ухитрялась где-то подрабатывать для внесения очередной платы портнихе. «Хочешь, пойдем со мной? — неожиданно предложила она Ирочке, — всю неделю, до пятницы. Вместе будем; а платят хорошо». — «А что делать надо?» — «Мацу катать. В синагоге». — «Да меня разве пустят?» — «Пу-у-устят!» — уверенно пропела Бася.